...Под дверью:

- Товарищ Батонкин!!!

- Да я не Батонкин, а Буханкин!

- Вот я и говорю, товарищ Батонкин, это безобразие!..

...

Дима
Буханкин был здоров и годен только на подводную лодку. Только туда и
больше никуда, и подводная лодка, вцепившись в него, как любовница в
оступившегося мужа, как мышеловка в шакала, всегда висела на хвосте.
Можно было бежать, бежать целый день, но она всегда оставалась. Не
хотела его отпускать. Уже десять лет. Какое глупое железо! Но однажды
хочется сказать: «Нет! Хватит!» - хочется сказать! А что делает
подводник, если его не пускают, а ему хочется сказать? Он пишет в
рапорте все, что ему хочется.

Хотеть не вредно и, главное, не больно. Но заразительно. Заразительное это дело - рапорты.

Дима Буханкин писал. Долго, красиво, мучительно. Старательно высовывая язык: «Прошу меня тогда де-мо-би-ли-зо-вать!»

Его
рапорт прочитали быстро. Быстрей, чем он его изобразил. Прочитали и
расхохотались ему в лицо. Дима никогда прежде не видел, чтоб кусок
бумаги мог так развеселить. Подброшенный, пополам порванный рапорт он
еле успел подхватить.

В таких случаях, прежде чем хохотать,
хорошо бы убрать из-под подводника всякие тяжелые, тупые предметы. Но
Дима, как это ни странно, сдержался и сказал только: «Ну, есть!»...

Как
только вечернее солнце легло на воду на Северном флоте и залив добавил
в прохладу запах гниющих водорослей, дежурный по лодке офицер Дима
собрал в центральном вахту на отработку по борьбе за живучесть (чтоб
они вспомнили, куда бежать). Собрал, проинструктировал и, распустив по
отсекам, объявил начало отработки. Объявил, а сам отправился к
заместителю командира по политической части, зачем-то ночующему на
корабле. Перед дверью замка Дима надел на шею дыхательный аппарат,
вымазал себе рожу заранее заготовленным углем и попрыгал для пота.

Отработка
вахты разгоралась стремительно: «А-ва-рий-на-я тревога! Пожар в
восьмом!..» Дима подождал, чтоб разгорелось посильнее, попрыгал еще,
чтоб получилось попотнее, и вломился в заму в каюту.

Сан Саныч Глоба, боевой замполит, спал, свернувшись на подушке, как бедный козленок, оставленный мамой.

«Даже жаль гада», - подумал Дима и встряхнул зама, как варвар мумию.

- Сан Саныч!

- Га?!

- Сан Саныч?

Зам некоторое время сохранял форму подушки.

- Пожар!

Дима задышал горелым.

-
Там пожар! В восьмом! Там люди не идут в огонь! Там горит! Я один! Я
побежал! - крикнул он уже на бегу и швырнул зама обратно на подушку.

Зама тут же с нее сдуло. Возможность быстрого конца сделала его с лица зеленым.

В центральный зам вбежал в трусах, волосато задрыгал, босоного зашлепал и заорал болотной выпью так, будто сзади его ели вилкой:

- Встать! Немедленно в огонь! Все в огонь! За мной! Я приказываю встать!

Пока
он бежал до центрального, Дима уже успел умыться и собрать вахту для
разбора учения. Вахта вытянула физиономии: учились, учились - на тебе!

- Встать!

Дима опомнился первым:

- Так, трое, вот вы, взять его - он у нас глобнулся!

Зама схватили и головой по ступенькам, как неразумную гориллу, потащили в каюту. Там его связали и уложили.

Зам сначала обомлел, а потом, даже связанный, хрипло плевался, сражался и кричал:

- Скотина! Я тебе покажу «глобнулся»! - но потом он затих и обещал вести себя хорошо. Утром Диму поволокли к начпо.

- Товарищ Батонкин...

- Я не Батонкин, а Буханкин.

- Понятно. Ну, так объяснитесь. Что это такое? В чем дело?

-
Шутка это, - сказал Дима. - Фокус. Пошутил я. А он и обиделся. Но ведь
без шутки нельзя, понимаете? Вот если б я над вами пошутил, вы бы тоже
обиделись? А в войну? Без шуток на передовой трудно было. Я читал. И
над замполитами шутили. И ничего. Все понимали. А как я добежал раньше
него, а? И уже умыться успел. Вот, хотите, я вам сюда воду напущу?
Хотите?

Начпо невольно оглядел каюту: ниоткуда даже не капало.

- При чем здесь вода?!

-
Это просто фокус такой, - Дима умоляющими глазами смотрел на начпо, -
понимаете, фокус. Закройте глаза, сосчитаете: «И-раз, и-два, и-три»,
откроете глаза - и кругом вода. Вот по этот стол. Даже брюки замочите.
Хотя не замочите. Просто сядете повыше. А закроете опять глаза,
сосчитаете до трех - и воды как не бывало. И сухо везде. Вот хотите?
Вот если я вам такой фокус покажу, вы меня простите?

Вообще-то авантюризм не свойственен нашему политотделу, нашему политотделу свойственно, скорее всего, любопытство.

Начпо
свернул свой коврик, положил его повыше, взял в руки нижние ящики стола
и, чтоб не замочить штаны и бумаги, сел на стол, по-турецки
скрестившись, закатил глаза и, покачиваясь, как мулла па закат,
затянул: «И-и-и-раз!»

При счете «и-раз» Дима пропал из каюты со
скоростью вихря и в одно дыхание, с аварийным до пояса лицом, влетел к
командиру дивизии.

- Скорей! - завопил он дурным голосом. - Там начпо! Совсем уже! А то не успеем!

Командир дивизии выпрыгивал из-за стола и мчался к начпо ровно полсекунды.

За это время Дима успел натараторить ему в спину:

-
Вызвал меня для беседы и вдруг наклоняется ко мне, глаза вот такие
бешеные, и говорит шепотом, сейчас, говорит, вода здесь будет, надо,
говорит, спасаться. Влез на стол и сидит там, а сам все считает и
считает. Чего-то.

Когда они ввалились к начпо, тот все еще сидел
на столе в позе лотоса, обняв ящики, и, закатив глаза, занудно бредил:
«И-и-и-три!»

- Даниил Аркадьевич!

- А?

Есть на флоте минуты, когда тебя удивляет вот это волосатое колченогое напротив.

- Что с вами?

На начпо еще не сошло Божье озарение.

- Так... ведь вода-а... должна... пойти... - потерянно тянул он.

- Какая вода? Очнитесь!

Начпо очнулся и захлебнулся хлынувшей злобой.

Прямо со стола он позвонил начпо флотилии.

- Этот Батонкин! - выл он в трубку. - То есть Буханкин!

Диму уволили в запас через месяц.